В библиотеках района более 200 000 экземпляров книг, многие из них уникальны, а в фонде библиотеки хранится удивительная книга «Дореволюционный фольклор на Урале», в которой есть глава, посвященная нашей Сысерти, написанная П.П. Бажовым.

Записал по памяти П.П. Бажов в 1936 году. Комментарии к песням и биография Медведева принадлежат П. Бажову.

В конце прошлого столетия на Сысертском заводе работал Медведев Николай Николаевич, по уличному прозвищу «Мякина».
Николай Николаевич, человек уже пожилой, был веселый заводской рабочий. Смолоду он работал на фабрике, но «огневая» работа, видимо, была не по силам этому тщедушному человеку, и он перешел в столяры. В этой области Мякина был своего рода художник, и ему поручалось изготовление наиболее тонких моделей. Иногда он делал своим ребятишкам занятные деревянные игрушки. Толчея, кричный молот, мельничное колесо были сделаны, как хорошая модель, и «действовали по-настоящему».
Напивался Мякина не часто, «с себя не пропивал и из дому не тащил», но жили они скудно; большая семья и маленький заработок ставили его в положение чуть не нищего, но он все-таки ухитрялся сохранить веселый нрав и слыл на заводе за балагура и песенника.
В трезвом виде он, однако, избегал задевать в своих остротах заводское начальство. Говорил либо о прошлом, либо «проезжался по части святых отцов», быт которых он почему-то знал хорошо.
Пел Мякина замечательно. Чистый высокий тенор во время вечернего отдыха на покосе часто сзывал «на стан» большую толпу слушателей с соседских участков.
Но мне все-таки больше памятны его пьяные песни — импровизация. Это было творчество, грубое по замыслу, яркое по обилию образов и тонкое по отделке деталей. Редка я легкость стиха была изумительна. Песня, каждый раз новая, лилась спокойно, уверенно, как будто она давалась в давно знакомых заученных словах.
Песни Медведева в первую очередь подхватывались молодежью своей улицы, потом расходились по заводу и распевались в разных его концах. Некоторые из песен начинались общеизвестной частушкой, припевкой; порой в них вводились готовые фразы из других песен. Получив широкое хождение, эти «мякинины песенки», как их знали по заводу, обрастали новыми выражениями, видоизменялись, сократились и дополнились. Даже песни, посвященные «своей улице» (Шиповке), распевались в других концах Сысерти с соответствующей заменой названия и некоторой переделкой. В силу этого, совершенно невозможно отделить личное творчество Медведева от того, что было составлено другими, и эти песни без большой ошибки можно назвать песнями сысертской рабочей молодежи конца прошлого столетия [XIX века].
Значительная часть «мякининых песенок» у меня была записана, но в годы гражданской войны эта запись потеряна. Запись по памяти, конечно, не представляет той ценности, как непосредственная передача оригинала, но мне думается. Что и в таком виде песни могут быть интересны, хотя бы по своей тематике.
Медведев был неграмотный. Революционером его едва ли можно назвать. Скорей это был юморист, смеявшийся над собой и над ближайшим окружением, но все же его творчество была классово направлено. Правда, иногда импровизатора просто тешили смешные положения, в которые он ставил героев своей песни. В одном варианте песни «о милке-сироте» он, например, в нарочито грубой форме изображал старческое бессилие заводовладельца, гонявшегося за сироткой-приюткой. В другой не менее грубо описывал «трудну настину работу» (Настя — владелица спичечной фабрики. По смыслу песни эта Настя оказалась на положении единственной женщины для всей обезображенной и изуродованной на спичечной фабрике молодежи). Порой в песнях слышались политические мотивы, и надо сказать, что именно эти песни особенно быстро и широко распространялись по Сысерти.
Размер песен и их мотив были самыми разнообразными. Чаще всего, однако, это был частушечный мотив общеизвестной «Подгорной». Иногда это название даже вводилось, но чаще заменялось местными: Шиповка, Зимовка, Кабацка, Церковна и т. д. Другим ходовым мотивом была песня «Про Ланцова».

Прощание с Сысертью
Прощай, Сысерть моя родная,
Хоть провалиться бы тебе.
Такая жизнь у нас худая,
Что не увидишь и во сне.
Работа каторжна до поту,
Ребяток — божья благодать…
У бабы брюхо понаруже,
И у себя кругом видать.
За что мы муку принимаем,
Почто мы только тут сидим?
Кака нас муха укусила,
Что будто нам завод один?
Заколочу свою избенку,
Возьму детей с собой, жену,
Наденем сумочки холщевы,
Пойдем искать свою судьбу.
Уж лучше по миру шататься,
Чем так с работой голодать.
Прощай, любезные соседи,
Мне больше вас не увидать.
Прощай ты, улица Шилова,
Прощай, зеленая трава!
Почто, почто ты загубила
Мои злосчастные года?
Почто я только тут топтался,
За что соседей материл?
Хорошей жизни не дождался
И ни хрена не получил.

* Песня эта, певшаяся на мотив «Ланцов из замка убежал», как будто в специальных пояснениях не нуждается.

О «цапле»
На Сысертском на заводе
Цапля ставится клеймо —
Ноги тонки, нос толстенный,
Нам не все ли то равно…
Пущай ходит по болоту
Да лягушечек глотат.
Только наша, братцы, цапля
Молодых глохтит ребят.
Как двенадцать лет мальчишке
Он колодочки надел,
И синю пестрядь порядился,
На шаровочку поспел.
Паленьговска плаха — охнешь,
А получечка легка.
Поту выпустишь полпуда, —
Не получишь ни черта.
Этак года два проробил,
На урода стал похож.
Ясны глазки призатухли,
А работай, хошь не хошь
Горько, горько нам, ребята,
Под железной цаплей жить.
И большим немного ходу,
Не умеют ее сбыть.
Погоди, проклята птичка,
Подшибем тебе пакли,
Нос на сторону своротим,
Расколотим все мозги.
Ты, подгорна, ты, подгорна,
Кистени тяжелые,
Научи избыть цаплюгу,
Мы к тому готовые.
Мы пройдем Сысерть до краю
Вплоть до царского столба
Попетану стекла вставим,
Немогутку за бока.

* Песня о «цапле» (фабричной марке Сысертских заводов)
Паленьговска плаха — шестичетвертовое (свыше метра) полено. Обыкновенно такие поленья заготовлялись на топку пудлинговых печей,
Пакли — лапы.
Царский столб — памятник Александру II.
Попетан — заводский надзиратель.
Немогутка — управитель завода.

О «спичечных»
Мы не станем, братцы, драться,
Это спичечна орда.
У фабричных житье худо,
А у их совсем беда.
От настасьиной от вони
Стали клячи, а не кони.
Это что еще такое?
Человечку двадцать лет,
А зубов у него нет,
И он шамкат, ровно дед.
Их и дедушки не любят,
Пусть Настасья отвечает…
* Дается только один отрывок, сохранившийся в памяти. В нем изображается тяжелое положение рабочих спичечного завода.
Около Сысерти был такой маленький заводик, где изготовляли спички-серянкн. Никакой охраны труда, конечно, не было. Рабочие в таких условиях быстро заболевали. Пары фосфора разрушающе действовали на кость, и нередки были случаи, что у «спичечных» не только вываливались все зубы, но оперативным путем приходилось удалять и челюсти. Эта молодежь, изуродованная на фабрике, и отмечается в песнях.

О милке-сироте
Здравствуй, матушка Сысерть
С крутыми горами!
Здравствуй, милка-сирота
С черными бровями!
Черны брови по природе,
Голубы глаза на моде,
Голубы, вы, голубы,
Будьте трою прокляты.
Старый барин как увидел,
Враз Еграфыча скричал:
— Ты, Еграфыч верный мой,
Догляди за сиротой.
Про Еграфычев догляд
По заводу знает всяк.
— Эту девку в бане вымыть,
Эту девку надушить!
Сторожить ее в два глаза,
А под вечер напоить.
Надеть шелкову рубаху,
Сверху синий сарафан.
Выдать ей пальто, ботинки
Головной платок с кистям.
Это все пойдет за нею,
Это все ей за пустяк.
Пущай девка получат,
Како счастье получат.
Ах, «Еграфыч, ты, Еграфыч,
Криводушный старичок,
Кто бы вырвать те нашелся
Распоганый язычок!
Сколько было слез пролито,
Это не к чему считать.
Будь он проклят пучеглазик,
Когда будет умирать.

Второй вариант песни о милке-сироте
Барин Кромбер молодой
Стал побегивать за мной.
Этот маленький владелец,
По приюту он раделец.
Всяку бассиньку сиротку
Он поставит на дорожку.
Что тут сделашь, кому скажешь?
Только руки наложить.
Надзирательши — собаки
На тебя же заревут.
— Как ты смеешь, образина,
Про такое говорить?
Тебя кормят, обувают,
А ты рыло воротить!
* Песня «о милке-сироте», видимо, более давнего происхождения. Отдельные куплеты этой песни держатся и до настоящего времени. Вариантов было несколько, но сущность одна: милка-сирота (воспитанница заводского приюта), опозоренная заводовладельцем или другим каким-нибудь заводским начальником, не может стать женой любимого человека. Либо она становится содержательницей «веселой избушки» в Сысерти, либо переходит в разряд «городских несчастных». Причин несчастья — красивая внешность, которую сирота проклинает. Записаны только отрывки.

Еграфыч — дворецкий владельца.
Кромбер — один из владельцев завода.
Пучеглазик — прозвище владельца заводов

О кабаках
Эх, Шиповка, ты, Шиповка,
Косогором улочка.
На тебе, Шиповка, жизнь
Все одно — разгулочка.
У Коростенки отведать,
А Паруньки подопьешь,
А к Верховскому-хромуле
Еле ноги волокешь.
Все узнать-то нам охота,
Из какой посуды пить.
Добры люди, пособите,
Научите, как нам быть.
У Коростенки гранчата,
У Паруньки рифлена,
У Верховского-холеры
Все зеленого стекла.
Эх-эх-эх-хе-ха,
Все зеленого стекла!
Ты, Шиповка, ты, Шиповка,
Камениста улочка.
Сколько бабы слез пролили,
Ни одной грязиночки.
Сколь мы крови проливали,
Не жалели мы голов.
Полысалися ножами,
Не чурались топоров.
Неодинова случалось
До сибирского греха,
Только это все напрасно —
Наша улочка суха.
Добры люди, пособите,
Научите дураков!
Не иначе нам поставить
Еще пару кабаков.
Эх-эх-эх-хе-хох,
Еще пару кабаков!
* В конце прошлого столетия, пред введением «монопольки», проводилась самая бешеная конкуренция между винокуренными заводами. В бывшем Екатеринбургском уезде боролись три фирмы: Злоказов, Суслин, Беленьков. Дело доходило до того, что на Шиповой улице, на расстоянии не больше 3-4 городских кварталов, было три кабака. Каждый из конкурентов, конечно, старался чем-то привлечь потребителя, но цена на водку у всех была одинаково снижена до предела и конкуренция сводилась к пустякам — к форме посуды и раскраске этикеток.

На Трофимовском угоре
На Трофимовском угоре
Мы катались кораблем.
Одну беленьку бабенку
Опрокинули вверх дном.
Эта бабочка фартова
Не в обиде бы на нас,
Да мужик ее, заноза,
Тут же был на этот час.
Перво бабу сбил с копыльев,
А потом пошел пылить:
— Это что еще за мода,
Детну бабу заголять?
Шире-дале, поднялося,
Матерка до облаков…
Набежало тут с угору
Сколько хочешь дураков.
Голоруким драться скучно,
А правилочки на что?
Искорябали все рожи
Ни за что и ни про что.
Эх, сысертски, вы, сысертски,
Сколь в вас много дурака!
Вы почто разодралися
Из такого пустяка?
Ежли рученьки зудятся,
Не хитро ведь их размять.
Шире рыло подвернется,
Вот тогда и паздырять.
А правилочки — снастинка
Очень ловкая в руках.
Нос убавить, глаз подставить
Можно этак, можно так.
Хочешь утычью работай,
Хочешь — попросту глуши.
Эх, правилочки — правилки
Шибко в драке хороши!
* Трофимовка — одна из улиц, имевших крутой спуск к заводскому пруду. К маслянице вся эта улица, от проулка до пруда, прекращалась и ледяную гору — угор. На линии берега делали довольно значительный уступ — своего рола трамплин — и дальше расчищали длинную дорожку на льду пруда. Скатиться с такого угора утра без мягкой подкладки на салазках было довольно рискованно, поэтому ребятишки обычно прикрепляли к салазкам мешок, набитый сеном. У взрослых мешок заменялся подушкой, которую старались сделать понаряднее: покрывали ковровой материей, плисом, даже бархатом, украшали бахромой, кистями, позументом. Словом, праздничные салазки были предметом заводского щегольства, выставкой степени благосостояния. Ясно, что к таким саночкам требовалась и «соответственная» одежда, и Трофимовский угор в дни масленицы становился местом общезаводского праздничного сборища.
Катались чаще всего «кораблем». Двое мужчин садились на салазках один против другого, протянув ноги вдоль салазок. Сбоку, на колени к ним садилась женщина. Сидевший «па корме» направлял движение салазок и, в случае надобности, тормозил специальным инструментом — правилками. Это что-то в роде укороченных плотничных шильев, насаженных в довольно объемистые рукоятки, которые бы удобно было держать и в том случае, когда на руках рукавицы.
Кабаки в Трофимовой улице, конечно, в это время работали усиленно. Недаром же кабатчики ежегодно субсидировали (натурой, разумеется) устройство угора на этой улице.
Многочисленные любовные недоразумения на почве «кораблей» и пьяный угар неизменно приводили к многочисленным дракам. Одна из таких драк и описывается в песне. В конце делается укор, что рабочие не умеют направить эти драки по другому руслу.

Материалы взяты из книги «Дореволюционный фольклор на Урале» составленной В.П. Бирюковым, изданной в 1936 году